Podsnegniki.ru — Высоцкий и Пушкин
(Отрывки из исследования)
«Я занимаюсь авторской песней, — говорил В. Высоцкий, — считаю, что это просто другой песенный жанр: это стихи, которые исполняются под гитару или под другой какой-нибудь инструмент. Просто стихи, положенные на ритмическую основу…»
«…Традиции авторской песни на Руси существовали давно. Первыми авторами-исполнителями своих песен были скоморохи. Их озорные песни были направлены против господствующей силы, и поэтому скоморохов просто уничтожили. От их инструментов и песен почти ничего не осталось, кроме упоминания в одной чудом сохранившейся былине.
Мы знаем только бардов, менестрелей, вагантов, миннезингеров – традиции западные, — пишет профессор В. Берестов. — Одним из самых первых, кто начал восстанавливать авторскую песню в России, был А. Пушкин.
В «Сценах из рыцарских времён» он вывел на сцену нового героя, которому подарил одно из любимейших своих стихотворений, «Жил на свете рыцарь бедный…», необыкновенно смелое, вызывающее, глубокое и удивительно певучее, — образец авторской песни.
Именно Пушкин заново открыл этот жанр, ощутил необходимость его для русской поэзии. Поэзия родилась вместе с песней, была при рождении песней, и развивалась под аккомпанемент струнных инструментов.
В авторской песне достигается самая высокая степень свободы – свобода в выражении своих взглядов, свобода в выборе сюжетов, политическая свобода.
Всё это началось во времена Пушкина и Лермонтова, и Высоцкий прекрасно отдавал себе отчёт в том, что и кого он продолжает.
Он принадлежит к числу тех поэтов, которые взялись возрождать поэзию золотого века, идущую от самых корней русской и мировой традиции».
В воспоминаниях близких и друзей Высоцкого имя Пушкина всплывает постоянно. Говорят о похожести их судеб. Это неудивительно, поскольку, как у больших художников, тут многое совпадает, и в этом, видимо, существует своя закономерность.
Детство обоих было опалено войной. Через Царское Село, где учился Пушкин, проходили русские войска сражаться с Наполеоном. Высоцкий мальчиком видел, как по улицам Москвы прогоняли колонну немецких пленных солдат.
Царскосельский лицей сыграл в жизни Пушкина такую же большую роль, как в жизни Высоцкого Большой Каретный. Здесь прошли годы юности, родилась и окрепла та дружба, которая была пронесена через все последующие годы.
«Мерседес», как у генсека страны, сродни пушкинскому фраку на царских балах. И памятник – на том же Страстном бульваре…
«Володя читал очень много и очень хорошо знал литературу, особенно классику, — вспоминает Г. Епифанцев. – О Пушкине мог говорить сутками! Мало кто об этом знает, но он великолепно знал Пушкина».
— «Кто ваши любимые писатели и поэты?» — «В первую очередь Пушкин…»
— «Не стали ли мы в последние годы слишком часто и много выказывать свою любовь к Пушкину?»
— «А как же его не любить? Можно быть вообще равнодушным к поэзии, в том числе и к Пушкину, но если поэзия волнует, то Пушкин – в первую очередь» (Из интервью Высоцкого газете «Литературная Россия»).
Творческий диалог с Пушкиным – одна из главных сквозных линий поэзии Высоцкого, начиная с раннего его творчества («Скоморохи на ярмарке», «Песня о Вещем Олеге» и «Лукоморья больше нет» 1967г.) до стихотворений «Монумент», «Французские бесы», «Купола», «Старый дом», «Кони привередливые» последних лет творчества.
Пушкинские строки, образы и мотивы вводятся в произведениях Высоцкого отнюдь не как подражание, они служат отправной точкой поэтической мысли, предметом глубоких размышлений. Мысли и чувства, волновавшие Пушкина – поэта Х1Х века, нашли своё творческое развитие и переосмысление в творчестве Высоцкого – поэта века ХХ-го.
Это можно проследить на многих примерах. И поскольку эта публикация не ставит перед собой цели осмыслить всё творчество Высоцкого и охватить все те темы, которые стали общими для обоих поэтов, остановимся только на некоторых из них.
Ни музы, ни труды, ни радости досуга, Ничто не заменит единственного друга…
(А. Пушкин, «К Чаадаеву»).
«Володя мне говорил: «Я больше всего в жизни ценю дружбу. Больше семьи, жены, славы, денег, — больше жизни», — рассказывал В. Золотухин. Именно так и относился к дружбе Пушкин.
Друзья мои, прекрасен наш союз! Он, как душа, неразделим и вечен Неколебим, свободен и беспечен, Срастался он под сенью дружных муз. И счастие куда б ни повело. Всё те же мы: нам целый мир чужбина; Отечество нам Царское Село. (А. Пушкин, «19 октября»).
Помнишь ли, товарищ, этот дом? Нет, не забываешь ты о нём. И я скажу, что тот полжизни потерял, Кто в Большом Каретном не бывал. Ещё бы! Ведь – Где твои семнадцать лет? – На Большом Каретном. Где твои семнадцать бед? – На Большом Каретном.
Где твой чёрный пистолет? – На Большом Каретном. Где тебя сегодня нет? – На Большом Каретном Переименован он теперь. Стало всё по новой там, верь не верь. И всё же, где б ты ни был и где ты не бредёшь, Нет-нет, да по Каретному пройдёшь… (В.
Высоцкий, «Большой Каретный»).
Пушкин понимал дружбу, как студенческое братство в годы ученичества (вспомнить хотя бы стихотворения «Пирующие студенты» и «Элегия»), и тосковал по этому братству в зрелые годы.
Я дружбу знал – и жизни молодой Ей отдал ветреные годы, И верил ей за чашей круговой В часы веселий и свободы… (А. Пушкин, «В. Ф. Раевскому»).
В творчестве Высоцкого тема дружбы занимает особое место. Отталкиваясь от того же братства («Большой Каретный», «В этом доме большом…»), он идёт дальше и раскрывает её шире.
Узы дружбы в его произведениях проверяются на прочность («Если друг оказался вдруг…», «Давно смолкли залпы орудий…»), он рассказывает, как проявляется дружба на войне («Их – восемь, нас – двое…», «О моём старшине»), передаёт горечь потери друга («Песня о погибшем друге», «Тот, который не стрелял», «Разведка боем»), тоску разлуки…
Если где-то в глухой, неспокойной ночи Ты споткнулся и ходишь по краю, — Не таись, не молчи, — до меня докричи, Я твой голос услышу, узнаю…
(В. Высоцкий, «Если где-то в глухой…»).
Дружба – это высшая форма общения, позволяющая постигать истину в человеческих отношениях даже тогда, когда с другом разлучён или друг, — как говорил Высоцкий, — «больше не живёт». Друг – это ориентир и критерий отношений с людьми, даже если он далеко.
Печален я: со мною друга нет, С кем долгую запил бы я разлуку, Кому бы мог пожать от сердца руку И пожелать весёлых много лет. Я пью один…
(А. Пушкин, «19 октября»).
Эти строки трагически перекликаются с песней Высоцкого «Он не вернулся из боя». Однако произведение это выделяется как раз тем, что речь в нём идёт, — как отметил В. Новиков, — о неразделённой дружбе, о страдании от этой неразделённости.
Герой начинает понимать, что ему нужен как друг погибший товарищ только после того, как тот погиб. Они жили в одной землянке и, если и дружили, то герой не понимал этого, — а значит, от неразделённости дружбы страдал погибший.
Он молчал невпопад и не в такт подпевал, Он всегда говорил про другое, Он мне спать не давал, он с восходом вставал, — А вчера не вернулся из боя.
Сосед раздражал его, но вот он не вернулся из боя, — и герой почувствовал себя бесконечно одиноким. Нужно уметь вовремя ценить дружбу и быть внимательным к людям.
Никто не рассказал о дружбе с такой любовью и романтичностью, как Пушкин. Никто не спел о ней с такой болью, как Высоцкий.
Вот и разошлись пути-дороги вдруг: Один – на север, другой — на запад, — Грустно мне, когда уходит друг Внезапно, внезапно. Ушёл, — невелика потеря Для многих людей. Не знаю, как другие, а я верю, Верю в друзей
Высоцкий жаловался, что его упрекают в том, будто он не пишет песен о любви. Это не совсем верно. По сравнению с Пушкиным, чья поэзия чрезвычайно богата любовной лирикой, у Высоцкого на первый взгляд этой теме уделено мало внимания.
Но это только на первый взгляд. «Лирика, — говорил он, — это всё то, что ты думаешь, это твои собственные мысли и твоё отношение. Я не знаю, почему меня упрекают в том, что я не пишу лирических песен.
Вероятно, путают лирические песни с любовной лирикой… У меня есть песни о любви».
В своё время Пушкин определил любовь так, как может понимать и чувствовать её только поэт:
В глубоком знанье жизни нет – Я проклял знаний ложный свет, А слава… луч её случайный Неуловим. Мирская честь Бессмысленна, как сон… Но есть Прямое благо: сочетанье Двух душ… (А. Пушкин, «Сцена из Фауста»).
В полном согласии с этим пониманием звучит тема любви в поэзии Высоцкого, и она требует отдельного, долгого разговора.
«Песни Высоцкого, — писал Р. Рождественский во вступительном слове к 1-му изданию сборника «Нерв», — это песни очень настоящих, сильных людей». И любовь у него – настоящая, любовь сильных духом людей. Любовь, почти всегда — разделённая.
Ах, разность в языках, — Не положенье – крах! Но выход мы вдвоём поищем – и обрящем… (В. Высоцкий, «Люблю тебя сейчас…»).
Руки сцепились до миллиметра, Всё — мы уходим к свету и ветру, — Прямо сквозь тьму, Где – одному выхода нет!.. (В. Высоцкий, «Нить Ариадны»).
Это и есть то самое «сочетанье двух душ», о котором писал Пушкин, — и только вдвоём можно найти выход и из лабиринта, где царствует тьма, злоба и ненависть, и из заколдованного леса, где «лапы у елей дрожат на ветру» и «птицы щебечут тревожно», — где хорошо и уютно только одному. Для любви не существует ни преград, ни расстояний, — как в песне «Ноль семь», где, казалось бы, обычные слова в телефонной трубке: «Здравствуй, это я!» равноценны признанию в любви…
В произведениях Высоцкого не только люди умеют любить. Любят птицы («Баллада о двух погибших лебедях»), животные («Жираф, или Что случилось в Африке»), корабли («Жили-были на море…»), машины:
Что ж съезжаться – пустые мечты? Или это есть кровная месть городам?.. Покатились колёса, мосты, — И сердца… или что у них есть ещё там… (В. Высоцкий, «Песня о двух красивых автомобилях»).
Вершина любовной лирики Высоцкого, безусловно — «Баллада о Любви». В высоком смысле слова она перекликается со строчками пушкинских стихотворений:
Певцы любви! вы ведали печали, И ваши дни по терниям текли; Вы свой конец с волненьем призывали. (А. Пушкин, «Любовь одна — веселье жизни хладной…»)
О вы, хранимые судьбами Для сладостных любви наград; Любви бесценными слезами Благословится ль ваш возврат!.. (А. Пушкин, «Наездники»).
Так писал Пушкин. Высоцкий, продолжая ту же тему, возвышает любовь до идеала. Он поёт не просто о любви чистой, в лучах и сиянии, он уверен в том, что такая любовь возможна, — отсюда и личное местоимение «я».
Но вспять безумцев не поворотить – Они уже согласны заплатить Любой ценой – и жизнью бы рискнули, Чтобы не дать порвать, чтоб сохранить Волшебную невидимую нить, Которую меж ними протянули.
Я поля влюблённым постелю – Пусть поют во сне и наяву! Я дышу, и значит – я люблю! Я люблю, и значит – я живу! Но многих, захлебнувшихся любовью, Не докричишься – сколько ни зови, — Им счёт ведут молва и пустословье, Но этот счёт замешан на крови.
А мы поставим свечи в изголовье Погибших от невиданной любви… (В. Высоцкий, «Баллада о Любви»).
И, если уж мы говорим о пушкинских традициях в творчестве Высоцкого, то никак нельзя обойти ещё одной темы, очень важной для обоих поэтов.
«…Вопрос хороший и очень интересный, — говорил Высоцкий в ответ на записку из зрительного зала, — моё отношение к России, Руси, её достоинствам и недостаткам. Это не вопрос, это – тема, над которой я вот уже двадцать лет работаю».
Тема России действительно проходит через всё его творчество.
Это не только «Моя цыганская», «Старый дом», «Райские яблоки», «Я не люблю»… Эта тема гораздо шире, её можно проследить во всех его поэтических и прозаических произведениях и даже в работах в кино («Служили два товарища», «Арап Петра Великого» и др.).
Понятия России, Руси, Родины, матери всегда здесь находятся в одном синонимическом ряду. Даже в сатирических песнях отношение автора к ним однозначно – это то святое, что даётся человеку один раз и на всю жизнь.
Пока свободою горим, Пока сердца для чести живы, Мой друг, отчизне посвятим Души прекрасные порывы! (А. Пушкин, «К Чаадаеву»).
«Долго Россия оставалась чуждой Европе, — писал Пушкин в своих записках. – Великая эпоха Возрождения не имела на неё никакого влияния, рыцарство не одушевило чистыми восторгами и благородное потрясение, произведённое крестовыми походами, не отозвалось на нравах. Но России определено было высокое предназначение…»
Я стою, как перед вечною загадкою, Пред великою да сказочной страною – Перед солоно- да горько-кисло-сладкою, Голубою, родниковою, ржаною… Душу, сбитую утратами да тратами, Душу, стёртую перекатами, — Если до крови лоскут истончал, — Залатаю золотыми я заплатами – Чтобы чаще Господь замечал! (В. Высоцкий, «Купола»).
Песня эта интересна помимо того, что в ней много горькой иронии, и тем еще, что написана была Высоцким для фильма «Сказ про то, как царь Пётр арапа женил» по пушкинскому «Арапу Петра Великого», — и поётся как от имени героя, так и от имени автора. Пушкинский взгляд на Россию Петра 1 совпадает с взглядом Высоцкого не только на историческую Россию, но и на Россию вообще. Автор, как и его герой, не отделяет свою судьбу от судьбы страны: «Без России я ничто».
«Во всех своих песнях, — говорил он, — есть мой собственный взгляд на мир и на те проблемы, о которых я пишу». Высоцкий с полным правом русского поэта мог бы повторить слова, которые Пушкин произнёс в ответ на вопрос любопытствующего лицеиста: — «По какому ведомству вы служите?»
— «Я числюсь по России».
Источник: http://podsnegniki.ucoz.ru/index/0-9
Песни царской каторги свидетельствуют и обвиняют
И он терпеливо оковы несет:
За дело любви он страдает,
За то, что не мог равнодушно смотреть,
Как брат в нищете погибает.
( Из арестантской песни последней четверти XIX столетия ).
До тех пор, пока будут существовать классы, будет существовать государство, как аппарат насилия и подавления угнетенного класса классом угнетающим. До тех пор, пока будет существовать государство, будут существовать тюрьмы, и в них будет плохо, даже если все камеры телефонизируют и снабдят кабельным телевидением.
Потому что в тюрьмах, как местах, отчужденных от общественной жизни, всегда скапливаются и предельно обнажаются все противоречия и недостатки общества, их учредившего и содержащего. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что в государствах, которые охраняют волчий закон эксплуатации человека человеком, т.е.
классовые интересы ничтожного меньшинства, тюремная система будет гораздо жестче, тюремные порядки – во сто крат бесчеловечнее, а людей, незаслуженно подвергшихся тюремному наказанию, во много раз больше, чем в государствах, защищающих интересы подавляющего большинства и общественную собственность на средства производства.
Как говорится, всё познается в сравнении. О плохом не хочется вспоминать, и потому оно обычно быстро забывается. А зря! Но, к счастью, кроме труднодоступных для широких трудящихся масс архивных документов, сохранились народные песни, которые из-под пластов времени свидетельствуют и обвиняют царское самодержавие в нечеловеческой жестокости по отношению к простому народу.
На каторгу нередко отправляли на 25 лет. За 5 лет каторжных работ человек превращался в глубокого старца, 10 лет каторги переживали единицы, до 25 лет не дотягивал практически никто. Примерно треть от общего числа заключенных гибла в первый же год – на этапе. Недаром об испытаниях, выпавших на долю каторжан на Большом Сибирском Тракте, сложено множество надрывающих душу песен.
От этапа к этапу, в зной и стужу, шли партии заключенных в кандалах, прикрепленные по десять человек железными прутьями (с последней четверти XIX столетия – цепями). Когда в дороге один обессиливший падал или умирал от голода, остальные девять тащили его до этапной тюрьмы, где начальник открывал замок железного прута (или цепи).
Свидетельствует арестантская народная песня конца XIX столетия, которая напоминала душераздирающий стон:
Трактовая ты дорога, Да Сибирский Большой Тракт,
По тебе вели, дорога,
Арестантов в кандалах…
Дай немного отдохнуть.
Кандалами сжаты ноги,
Нету хуже этих мук…
Вас за что же, арестанты? –
Их спросили старики.
Нас на каторгу сослали
За народ, за мятежи.
Они дальше потянулись,
Загремели кандалы.
Песню грустную запели
Про детей и мать старушку,
Про любимую жену.
И шагали шаг за шагом –
Шли в Сибирскую страну.
Небольшие и ветхие здания тюрем не отапливались. Сырой и холодный ветер продувал их со всех сторон. В таких зданиях иногда размещались до пятисот человек. Люди ложились на нары и на пол. Из-за тесноты можно было лежать только на боку.
«Обессиленных долгим тюремным заключением, битых кнутом, с выжженным клеймом, отягченных кандалами заключенных под ударами плетей и прикладов гнали пешком через огромные пространства России, везли на стругах по сибирским рекам. Им приходилось идти около года» (Дворников В.
Н. «В Сибирской дальней стороне»).
Работа для каторжного была сущим адом. Герой песни «Воля грозного монарха» скорбно говорит:
Винокурные заводы
Все состарили меня,
Солеварные заводы
Скрыли белый свет из глаз.
От крестьянских саватеек
Все мозоли на плечах.
От пузатого начальства
Всё здоровье растерял.
Полуголодные и полуголые заключенные по 14-16 часов стояли в удушливом жару у больших печей. Питались только черствым хлебом да водкой, выдаваемой администрацией. Генерал-губернатор Восточной Сибири Броневский вынужден был признать в своих мемуарах: «Положение рабочих по моему осмотру оказалось самое печальное.
Находясь денно и нощно у огня, и лохмотья свои ожгли, босы и полунаги, артели никакой, где бы приготавливалась пища, они, отбыв свою смену, заливали своё горе водкой… И, оглодав кусок хлеба, утомленные, тут же у огня предавались сну.
Закоптелые останки образа человеческого, покрытые кое-каким рубищем, всклокоченные волосы и ужасающие глаза – взывают к состраданию».
Труд в рудниках был ещё более адским.
Сибирская каторга знала все виды телесных наказаний: кнутом, плетями, палками, розгами. Бытовало выражение: «Кнут – пуще четвертования».
Один из свидетелей наказания кнутом писал: «Кнут есть орудие, которое раздирает человеческое тело, отрывает мясо от костей, мечет по воздуху кровавые брызги и потоками крови обливает тело человека. Мучение лютейшее из всех известных» (Викторский С.
К. «История смертной казни в России», 1919 г. стр. 287). В песне «Вы, бродяги, вы, бродяги» повествуется:
Гарнизон стоит порядком,
Барабаны по бокам,
Барабанщики пробили –
За приклад всех повели.
Плечи, спину исчеканят,
В госпиталь нас поведут.
Не стоит считать, что царская каторга была только для уголовных элементов. Напротив. Туда попадали, в основном, как уже было сказано в выше приведенной песне: «За народ, за мятежи». Фольклорных песен каторги, в которых герой страдает не за себя, а за освобождение трудящихся от беспредельного угнетения, очень много. Приведу ещё одну.
Ах, ты доля, моя доля,
Доля горькая моя!
Для чего ты, злая доля,
До Сибири довела!?
Не за пьянство, не буянство
И не за ночной грабеж –
Стороны родной лишился
За крестьянский мир честной.
Год холодный, год голодный,
Стали подати сбирать
И последнюю скотину
За бесценок отдавать.
Я от жалости обидной
Сам к царю пошел,
Да дорогой задержался –
До царя я не дошел.
Моё сердце не стерпело –
Я урядника убил…
И за это преступленье
В рудники я угодил.
Очутился я в Сибири,
В шахте темной и сырой,
Повстречался я с друзьями:
Нынче, друг, и я с тобой.
Далеко село родное,
Но хотелось бы узнать –
Удалось ли односельцам
С шеи подати столкать?
Понятно, что люди, способные бороться и страдать за общее благо, – это лучшие представители народа. Русские мыслители, которым не удалось избежать ужасов царской каторги и ссылки, отметили это в своих произведениях. Н.Г.
Чернышевский записал в своем дневнике: «Сибирь получала из России постоянный приток самого энергичного и часто самого развитого населения». Ф.М. Достоевский в «Записках из Мертвого дома» писал об остроге, как о месте, где нередко оказывались лучшие люди из народа. Сохранились на этот счет воспоминания декабристов и их жен.
Широкой известностью пользовались в советское время дневники М.
Волконской, в которых она отмечала заботливое, отеческое отношение к ней всех, встретившихся ей на пути каторжан из народа и противопоставляла его хамскому и бесчеловечному отношению царских чиновников и служак, считающихся официально добропорядочными и благонравными гражданами.
Исследователь и собиратель каторжного фольклора Сибири Н.М. Ядринцев утверждал: «В тюремной среде можно было ближе всего познакомиться с жизнью простого народа и его судьбою. Здесь встречались иногда самые сильные и нередко самые даровитые натуры русского народа». Социальный состав царской каторги был максимально разнороден.
В этом горниле жестокости и страданий революционная мысль передовых интеллигентов сплавлялась с неуёмной энергией стихийных бунтовщиков и полировалась огнем самоотверженного чувства справедливого негодования, направленного против рабства и угнетения. Именно там, в местах заключения, ковалась несгибаемая воля народа, воля к преобразованию общественного жизнеустройства на принципах равенства, братства и всеобщей солидарности людей труда.
К слову заметить, что контрреволюция 1991 года тоже ковалась в тюрьмах – только советских. По её горьким плодам мы можем судить о моральных качествах людей, находившихся в них.
Абсолютно противоположны мотивы осуществления революции 1917 года и контрреволюции 1991 года. Первая была осуществлена во имя освобождения трудящихся масс от цепей угнетения и невежества, во имя общего блага.
Вторая – на костях миллионов во имя личного благополучия наиболее наглых и бесстыдных.
Но вернемся к песням царской каторги. Чем ближе был 1905 год, тем больше тема неизбывного страдания уступала место теме грозной решимости бороться за свою свободу. Так, например, герой песни «Как из острова, из проклятого», заявляет:
Разорвал я цепи железные,
Разломал засовы чугунные,
Вьюги зимние я не боюсь!
Сдохнуть с голоду не страшусь!
Я свободу людям
Своей ценой продам.
После революции 1905-07 гг., когда царизм, в ответ на революционные выступления, усилил репрессии, в песнях каторги и ссылки с особой силой зазвучали социальный протест и призыв к борьбе за народное счастье. Так, например, композитором Гертевельдом в 1908 году в Акатуе была записана такая песня:
Нашим смотрителям
И надзирателям –
Вечно худая слава!
И кровопиителям –
Вечно худая слава!
Нашим предателям,
Законодателям, –
Вечно худая слава!
Кашу казенную
Ели вареную…
Вечно худая слава!
Щам, что с обманами
Да с тараканами –
Вечно худая слава!
В начале ХХ столетия протестные и свободолюбивые песни царской каторги были чрезвычайно популярны в народе и включались во все нелегальные политические издания.
Интереснейший документ хранился в ленинградском музее Великой Октябрьской социалистической революции – брошюра-программа «Большого рабочего и солдатского концерта», устроенного в июле 1917 года большевиками в пропагандистском клубе «Правда», который был организован ими же в апреле того же года.
Программа, вместе с «Песней о Соколе» и «Песней о Буревестнике» Горького, произведениями Глинки, Даргомыжского, Грига включает и «Песни сибирских каторжан в записи В. Гертевельда».
В заключение хочется сказать, что пока люди не научатся рассматривать любые явления в развитии, т.е. объективно оценивать и сравнивать то, как было, с тем, как стало, до тех самых пор они не смогут увидеть качественных скачков ни к улучшению, ни к ухудшению, и поэтому будут всегда являться жертвами манипуляций и махинаций политических демагогов и перевертышей.
Н. Кузьменко
Источник: https://zabolshevizm.wordpress.com/2014/01/19/post1305/
Пушкин и Высоцкий
25 июля — день памяти Владимира Высоцкого.
Помним и любим.
Твоё творчество, память о тебе, всегда будут с нами, Володя!
Ты был одним из самых великих бардов земли русской, да и, наверное, всего человечества. Я, лично, считаю тебя прямым преемником Шекспира и Пушкина, которых ты безмерно любил.
Сегодня, в день памяти о тебе, я публикую отрывок из 6 -ой главы моей работы о Владимире Высоцком «Живая вода». В память о преемственности двух российских поэтов.
Глава VI. Шекспир, Пушкин, Высоцкий. Преемственность поколений.
2.Пушкин и Высоцкий.
О любви Высоцкого к Пушкину, о преклонении перед ним, было известно всем, кто, хоть немного, знал Владимира Семёновича. По крайней мере, в семидесятые годы.
Он старался узнать об Александре Сергеевиче, абсолютно всё; радовался, когда узнал, что вопреки бытовавшим ранее мнениям, Наталья Пушкина была совсем не глупа, любила мужа, никогда ему не изменяла, долго не выходила замуж второй раз, а потом, вместе со своим вторым мужем, любителем и почитателем великого поэта, собирала об Александре Сергеевиче всё, что могла.
Высоцкий восхищался философской глубиной многих произведений великого поэта, его эрудицией, простотой и ясностью изложения при большой ёмкости содержания.
Он восхищался его юмористическими стихами, его эпиграммами, его прозой, его письмами, его творческой мощью, которую ссылка не уменьшила, а развила. Его восхищал Пушкин-историк и Пушкин-человек, интересовавшийся своими корнями.
И восхищение его вполне понятно, потому что родство душ и творческих методов обоих поэтов очевидно.
Так же, как и Пушкин, Высоцкий интересовался своими корнями, историей тех народов, к которым принадлежал, семейной историей. И, конечно, историей СССР
Если Высоцкого, в основном, воспитало героическое время Великой Отечественной Войны, восхищение перед подвигом советского народа в 1941-1945г.
, то для формирования Пушкина, как человека и поэта огромное значение имела война с Наполеном 1812 года. Александр Сергеевич был знаком с великим множеством людей, которые сражались на полях этой войны, которые оценили героизм русского народа , в том числе , крепостных во время войны с французами .
Эти люди побывали за границей и увидели, что во Франции да и в других странах не сущенствует крепостного права, позорящего их, горячо любимую Родину. Они не понимали, почему царь не отменит это право, ведь крепостные люди во время войны показали, что они достойны свободы.
Пушкин разделял взгляды декабристов, которые хотели улучшить жизнь своего народа. Только ссылка спасла его от прямого участия в этом движении и последующего страшного наказания.
Александр Сергеевич был демократичен. Хотя, он, конечно, был дворянином, в полном смысле слова. И демократичность его была особая, дворянская. Аристократическая. Пушкин любил и знал простой русский народ, любил беседовать с крестьянами, читать и слушать народные сказки.
Он всю жизнь считал самым близким человеком свою няню, Арину Родионовну, он много писал сказок и стихотворений, близких простым людям. Он впервые ввёл в литературную речь многие народные обороты.Александра Сергеевича интересовали люди из самых разных сословий.
Поэтому он отразил в своём творчестве нравы и быт, чувства и взгляды самых разных своих современников. Потому и был любим всеми.Творчество его по праву считается российской энциклопедией XIX века.
Творчество Высоцкого – энциклопедией быта и нравов современных ему, советских людей.
Оба поэта имели полное право сказать о себе:
«И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал»
Так же, как и Высоцкий, Пушкин при жизни не получил того официального признания, которое заслуживал. В конце его жизни, «знатоки» стали говорить, что поэт исписался, что есть люди, которые пишут, куда лучше его.
Это в то время, когда Александр Сергеевич, занимался историей Петра I, и проявил себя, как блестящий и глубокий историк.
Чем те «знатоки » отличались от «советских знатоков», не принимавших Владимира Семёновича в Союз Писателей?
Так же, как и Пушкина, Высоцкого очень интересовала личность и эпоха Петра I и, конечно же, личность прадеда Александра Сергеевича, Арапа Петра Великого, роль которого выдающийся актёр так своеобразно, высоко и замечательно сыграл в кино. И жизнь и деятельность Наполеона, во многом определившего эпоху Пушкина, Высоцкого тоже очень интересовала.
А теперь в проффессиональном, поэтическом плане. Конечно, Владимир Высоцкий — человек другого времени, конечно, он актёр, и в каждой его песне живёт актёр, так же как в его лучших ролях всегда присутствует поэт. Но ему, как и Пушкину, присуще умение несколькими предложениями выразить явления, философская глубина, большая упакованность и концентрация информации.
Давайте поговорим о любви. Известно, что оба поэта любили женщин. И умели их завоёвывать. Дворянин Пушкин «гусарил».И оставил потомкам «дон-жуанский список».
Известно великое множество его стихотворений о любви — во всех её проявлениях: сильной и искренней (письмо Татьяны Онегину), флирту ( «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад») , фривольных, да ещё с примесью атеизма («Христос воскрес, моя Ребека») и так далее. Я уже не говорю о некоторых скандально известных поэмах.
Александр Сергеевич написал прекрасные строки, с предельной точностью определяющие состояние влюблённого человека:
«Но, чтоб продлилась жизнь моя,Я утром должен быть уверен,
Что с Вами днём увижусь я»
И строки, определяющие недолговечность чувства этого же человека – Онегина, а в более широком смысле, великого множества людей:
«Прошла зима,
Не умер, не сошёл с ума «
Содержательности приведенных, пяти строк, хватило бы на множество любовных романов.
Кроме того, в этой же «энциклопедии XIX века», Александр Пушкин посоветовал присяжным волокитам, как легче всего завоевать женщину:
«Чем меньше женщину мы любим,Тем больше нравимся мы ей.И тем её сильнее губим
Средь обольстительных сетей «
Его советом, наверное, воспользовались многие, чьих имён мы не знаем. Но, вот Михаил Юрьевич Лермонтов, вероятно, как верный приемник, подробно проиллюстрировал эту инструкцию в «Герое нашего времени», на этот раз, в прозе. Впрочем, может быть, он и сам до этого дошёл — всё-таки он был военный человек., и «гусарил» по традиции.
Интеллигент Владимир Высоцкий не «гусарил». Он вообще говорил о личной жизни только с очень близкими людьми. Но, женщин он любил. кРАСИВЫХ И они его любили. Оба были женаты на выдающихся красавицах.
Людмила Абрамова
И стихи о любви бард писал. Как юмористические, так и серьёзные. Со свойственной ему склонностью к обобщениям, писал, в основном стихи-явления: гимн любви («Я поля влюблённым постелю»), об отношении к женщине, «как к мадонне Рафаэлевой», о чистой любви колхозника Коли к своей непутёвой жене, о «Нинке» и так далее.
Но я хочу остановиться только на одном его стихотворении. В нём передана вся гамма чувств опытного, зрелого мужчины, достаточно долго и, пока безуспешно, ухаживающего за женщиной, которая ему очень нравится.
Привожу строфы стихотворения с моими комментариями :
«Здесь лапы у елей дрожат на весуЗдесь птицы щебечут тревожно -Живёшь в заколдованном диком лесу
Откуда уйти невозможно.»
/Такая романтическая приподнятость, потому что женщина очень нравится. Слегка укоряет её за отрыв от жизни./
Пусть черёмухи сохнут бельём на ветруПусть дождём опадают сирени, -Всё равно я отсюда тебя заберу
Во дворец, где играют свирели!»
/Полон решимости добиться взаимности. Обещает с три короба, потому что знает, что путь к сердцу женщины лежит через обещания./
«Твой мир колдунами на тысячи летУкрыт от меня и от света,-И думаешь ты, что прекраснее нет,
Чем мир заколдованный этот»
/Ругает за отрыв от жизни. Но, льстит — нравится же…/
«Пусть на листьях не будет росы поутруПусть луна с небом пасмурным в ссореВсё равно я отсюда тебя заберу
В светлый терем с балконом на море»
/Объясняет, что сопротивленеие бесполезно, что он своего всё равно добьётся, нет смысла тянуть. Обещает потрясающие. условия./
» В какой день недели, в котором часуТы выйдешь ко мне осторожно,Когда я тебя на руках унесу
Туда, где найти невозможно?»
/Требует конкретики. Просит, что, чтобы определялась, в конце концов, сколько можно тянуть? Сердится/
«Украду, если кража тебе по душе, -Зря ли я столько сил разбазарил?Соглашайся хотя бы на рай в шалаше,
Если терем с дворцом кто-то занял»
/ Злится всерьёз. Жалеет, что связался. В последний раз предлагает уступить, на её, частично на его условиях (украду), и то, только потому, что жаль потраченных сил и потраченного времени. Наконец, говорит прямо — никакого дворца нет, не маленькая, сама понимаешь. Последний раз предлагаю, соглашайся, иначе мужика упустишь!/
Это каким же актёром надо быть, чтобы на протяжении одной короткой песни передавать все эти оттенки и интонации!
Вспоминается стихотворение Пушкина, посвящённое Анне Керн:
«Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты»
И так далее. И, одновременно, в памяти всплывают достаточно циничные строки, об этом же событии, в письме Александра Сергеевича своему другу А.Вольфу.
Задаю себе вопрос, на который не может быть ответа: «Если бы Пушкин жил в ХХ веке, то совместил бы оба переживаемых им, одновременно, чувства в одном стихотворении или нет?» Как Высоцкий? Ведь ХХ век потребовал ещё большей концентрации.
Источник: https://luiza7.livejournal.com/628302.html
Юрий Колкер
Те, кто постарше, помнят Высоцкого — и не забудут никогда. В затхлой советской атмосфере значение его было огромно; он был явлением. Через него демократия в России — едва ли не впервые в советское время — заявила о себе в полный голос и совершенно неожиданным образом.
Десятилетиями всенародная слава отпускалась в стране только из партийного распределителя — и вдруг произошло нечто неслыханное, притом в самом прямом смысле антисоветское: какой-то мальчишка-актер приобрел любовь миллионов, не только не испросив на это благословения большевистского Кремля, но, в сущности, и против воли и к неудовольствию этого Кремля. Советская власть проглядела его. Она держала под чудовищным контролем печать и радио, но каким-то непостижимым образом прохлопала, проморгала магнитофоны, забыла, что и они — средство публикации, да еще какое. К моменту появления Высоцкого коммунистическая идеология была мертва, подлинное национальное чувство приглушено, и у многомиллионного народа не оставалось почти никакой общности — разве что смутный великодержавный миф. Высоцкий дал миллионам ту общность, по которой народ изголодался. Для русского патриотизма он сделал несопоставимо больше кремлевских геронтократов, с подачи Сталина насаждавших первенство русских в «братской семье советских народов». Не будет преувеличением сказать, что благодаря Высоцкому разрозненное русскоязычное население громадной страны как бы заново почувствовало себя народом. Сверх того, Высоцкий — через свою несомненную демократичность — принес и небывалое чувство свободы; он был в числе тех первых, кто пришел дать нам волю. В этом и состоит явление Высоцкого, социальное и культурное.
Если, однако, отправляться от культуры в собственном и узком смысле этого слова, то вопрос о том, кем был Высоцкий и что он сделал, приходится ставить и решать в другом ключе.
Вольная песня под гитару получила распространение до него. Жанр — создан не им. Слава барда тоже осенила его не первым. До него были Окуджава и Галич.
Всё, что нами только что сказано про Высоцкого, можно сказать и про них: они тоже были народны, служили общности и неизвращенному патриотизму, возвращали нам свободу и чувство собственного достоинства.
Помещая Высоцкого в класс бардов, видим, что он был всего лишь одним из нескольких — из нескольких лучших (или, во всяком случае, знаменитейших), — но едва ли лучшим. Окуджава, в этом нет сомнения, лиричнее и задушевнее Высоцкого; Галич — драматичнее, ироничнее и острее.
Однако у Высоцкого — больше почитателей. Только он, что называется, вышел в массы, стал чем-то вроде провинциального российского Элвиса Пресли, оставив этих двоих интеллигенции. Почему?
Скажут: он умер в расцвете сил — и с печатью жертвы на челе; с властью прямо не сотрудничал; не состоял, как Окуджава, в коммунистической партии; не писал, как Галич, идеологически выдержанных пьес в эпоху социалистического реализма; не был, как они, принят в союз писателей и даже книги при жизни издать не сумел, опять — в отличие от этих двух, а обликом своим лучше и полнее, чем они, воплощал свободу и народность, — оттого и затронул самую заветную струну народной души.
Всё это верно, даже слишком. Но не следует ли признать, что заветная струна, затронутая Высоцким, была не самой заветной и драгоценной? Демократия — родная сестра охлократии. Демократия казнила Сократа, привела к власти Гитлера.
Она, хоть это и забыто, порождает тиранию не хуже других режимов, — не случайно в античные времена мыслители боялись ее пуще монархии или олигархии. Сталин, к примеру, был тиран, которого просвещенная Россия (меньшинство) ненавидела и презирала; а чернь — отрицать это немыслимо — обожала. Именно обожала: боготворила.
И она, чернь, составляла демократическое большинство. Не будь этого подавляющего большинства, режим не продержался бы 70 лет. Так же точно и в эстетике глас народа — не всегда глас божий.
Барды (народные певцы) были всегда. Народная песня часто задушевна, но она всегда безлична: не несет в себе отпечатка личности автора. Вот этим определяется место Высоцкого в контексте литературы. В одной из статей на смерть Высоцкого он был назван народным артистом.
Это очень точно: не пророк, не провозвестник, не поэт, а именно актер, человек сцены, человек роли, и — выходец из гущи народной. Носитель большого и специфического дара, Высоцкий не имел своего литературного голоса, своей собственной поэтической интонации. Почти то же самое можно сказать про Окуджаву и Галича.
Они — лишь чуть ближе к поэзии, чуть дальше от подмостков, но всё-таки они тоже не в первую очередь поэты. Настоящему поэту еще один инструмент не требуется, даже мешает. Вообразите себе Пушкина с гитарой — не смешно ли? Гитара договаривает то, что поскупилась сказать муза, то, на что у сочинителя не нашлось выразительных средств в слове.
Под перебор струн нас волнуют и трогают и самые безыскусные слова. В песне — не слова на первом месте, а мелодия. Она и важнее, и приходит к автору первой. Иногда слова вполне откровенно приносятся ей в жертву.
Разве нужны они у Пресли, у Beatles? Разве эти эстрадные кумиры, молодежные народные певцы, именуют себя поэтами, претендуют на лавры Данта или Гете? А ведь иные сами сочиняют слова к своим бренчаньям. Тогда и появляются бессмысленные, ложно-многозначительные фразы типа I’d rather be a hammer than a nail, — но какое это чудо под завораживающую перуанскую мелодию у Саймона и Гарфункеля!
У песенников слова, придуманные под мелодию, называются рыбой. Эту рыбу то и дело находим у Высоцкого:
| Даже в дозоре можно не встретить врага. Это не горе,
если болит нога |
— и т. п. постыдный вздор. О стихах, о работе над словом, о внутренней поэтической мелодии здесь говорить не приходится. В других песнях Высоцкого значение слова не так принижено, но оно нигде не самостоятельно, не самодостаточно, не живет без гитары. Чтобы слово у него заговорило, нужны «серебряные струны».
В песнях Высоцкого нет своего лирического героя. Герой взят напрокат — как и бывает у актера, вживающегося в роль. Актеры бывают трагические, комические, трагикомические, но сегодня у них одна роль, а завтра — другая.
У талантливых актеров случается широкий диапазон, бывает глубокое постижение, «прочтение» роли. Иные — договаривают за драматурга или сценариста, подсказывают тому, кто пишет текст. Всё это — творчество, но — другое творчество, не собственно поэтическое.
Поэтический голос тут не нужен.
Так и у Высоцкого. Он берет готовые личины, из которых первой и самой выигрышной была приблатненная песня. На нее-то немедленно и отозвались массы. Лагеря, о которых сейчас молодежь слышать не хочет (и с полным правом, раз покаяние не произнесено и не пережито их родителями), были еще рядом. Через них прошли миллионы, поколения.
Интеллигенция не составляла в лагерях большинства, большинством был пресловутый «социально-близкий элемент», преобладавший и на воле. Он не мог не отозваться на остроумную находку Высоцкого. Повеяло родным, посконным, повеяло той горечью, той специфической безысходностью, которая знакома только россиянам. Тема была самая народная.
Но и стихи Высоцкий составлял для этого соответствующие. Высокое, требующее душевной работы и воспитанного вкуса, в них отметалось как неуместное. Песня взывала к темным сторонам подсознательного.
Косвенно — и очень расчетливо — слушателю говорилось: высокая культура — вздор, наносный слой, в котором копошится гнилая образованщина; а правда-матка — вот она, грубоватая, с хрипотцой, но зато уж честная; да и жизнь — разве она не груба?
Второй личиной Высоцкого стала военная тема. Опять, как и в первом случае, он брал чужое, вживался в роль, слегка подновлял готового лирического героя, созданного не им. И опять играл наверняка: апеллировал к тому, что находило отклик в сердцах многих.
Война, победа над нацизмом — вот что еще оставалось у советских людей общего; это было святое, неприкосновенное, — не случайно ведь любое напоминание о том, что войну против преступника Гитлера вел преступник Сталин, массы встречали, да и по сей день встречают, бессловесной, трусливой злобой.
Но если приблатненная песня была только внутренне — через тот же «социально-близкий элемент» — сродни дорвавшейся до власти кремлевской черни, то здесь, в песне военной, Высоцкий уже прямо оказывается в русле официальной кремлевской кривды и служит ей верой и правдой.
Мало того, он служит ей лучше чиновных советских поэтов и композиторов. У тех продукция была выхолощенная, приглаженная, а у Высоцкого — словно бы душа народная заговорила, с всё той же грубоватой, непричесанной, но зато уж и несомненной правдой-маткой.
Как тут слезу не уронить?
Окуджава воевал. Галич сполна вкусил страха, превосходящего страх открытого боя с врагом: страха ночного ареста. Оба они, конечно, тоже в первую очередь актеры, вживающиеся в роль (и в этом смысле — конформисты: ведь что ни говори, а и в трагической роли актер, пусть самый гениальный, всё-таки только играет, не гибнет всерьез).
Однако у каждого из этих двоих, хотя и в разной степени, есть лирический герой: очищенное и отфильтрованное человеческое я, нечто пережитое только ими, всерьез пропущенное через себя не на сцене, а в жизни, — не один лишь клюквенный сок вместо крови.
Война у Окуджавы, советская власть у Галича шли дальше нашего постижения этих явлений, пережиты нами в их песнях по-новому. Страдал, разумеется, и Высоцкий; кто же не страдает? (По Фету, страдает и «темный зверь».) Однако индивидуального, своего и только своего, в его песнях несопоставимо меньше, чем у Окуджавы и Галича.
Свое, безраздельно свое — сужает круг современников, к которым обращено произведение искусства. Подлинное искусство вообще избирательно.
Высоцкий обращается к массовому, самому устреднённому, самому приземленному слушателю, человеческое я барда растворено в массе, сливается с массой, отождествляется с нею, — и индивидуальность Высоцкого едва различима. Он догадливо подлаживается под самый непритязательный, самый расхожий вкус, то есть является конформистом в самом последнем и окончательном смысле этого слова.
Слово конформист мы не перегружаем отрицательными коннотациями. Это — отнюдь не ругательство. В обществе человек даже и не может не быть до известной степени конформистом. Полному и последовательному нонконформисту место в тюрьме, он опасен.
Тот, кто хочет выражать волю, мнение или вкус многих (политик, актёр), и тем самым повелевать судьбами или душами многих, попросту должен быть конформистом; наоборот, нонконформизм — всегда уход от общего, шаг в сторону от общественной жизни. Высоцкий был конформистом в самом прямом, сугубо демократическом, народном смысле.
Он, если говорить словами Боратынского, «вещатель общих дум», и «выражение лица» у него — самое общее.
Но конформиста затруднительно считать поэтом, безотносительно к тому, к какой власти (идущей сверху или снизу) он приспосабливается.
Дело здесь не в том, что поэт непременно должен протестовать, бунтовать, — дело в том, что при жизни он в силу своей внутренней организации не может быть с большинством, даже если искренне хочет этого; он — «самой природы меньшевик» (Мандельштам). Ему сказано: «живи один» (Пушкин).
О себе он говорит: «Зависеть от царя, зависеть от народа — не всё ли мне равно? Ни в чем и никому отчета не давать, себе лишь одному служить и угождать… вот счастье, вот права…» (Пушкин). Высоцкий, родившийся актёром, не мог встать на этот путь.
Потому-то те, кто ценит и любит Высоцкого, вовсе уничтожают его, говоря о нем как о поэте. Высоцкий был и остается большим социальным явлением, но поэтом он не был, если только не условиться считать поэтом всякого, кто пишет в рифму.
Весьма характерно, что и в своем обращении со словом он был в первую очередь конформистом: чутко отслеживал социальный заказ начитанной публики на словесные выверты, норовил удивить, а не восхитить, — то есть эксплуатировал самое низкое из чувств, участвующих в эстетическом восприятии.
В итоге его стихотворные тексты относятся к поэзии примерно так же, как цирк к балету. Всё это — очень бумажные тексты, трудолюбиво написанные за столом, рассчитанные на успех, сконструированные и пахнущие потом, — в то время как лирический поэт пишет с голоса — и без всякой оглядки на читателя, в полном забвении о нем.
В минуту вдохновения он, как библейский пророк, не в себе: «Неволей иль волей он должен вещать, что слышит подвластное ухо» (А. К. Толстой).
В начале 1990-х, сразу после открытия границы, один видный правозащитник-шестидесятник, некогда высланный из России большевиками, человек большого мужества, побывал в Москве — и вывез оттуда, среди прочего, величайшее недоумение, которое выразил в печати вопросом: «Где Высоцкий?! Нет Высоцкого!» Этот незаурядный человек, рождённый быть народным вождём и трибуном, думал, что Высоцкий — навсегда. Между тем судьба конформистов — устаревать первыми. То, что находит широчайший отклик, принадлежит своему времени — и только ему. Каждому поколению кажется, что открывшаяся ему истина — последняя. При этом поколение как целое, как народная волна, видит свою истину отнюдь не в вершинных завоеваниях своего времени (о них оно зачастую не знает), а в чем-то расхожем, усредненном. Такой усредненной, расхожей истиной 1960-70-х и был Высоцкий. Годы 1980-е и 1990-е привели на смену ему других, тоже расхожих, выразителей другого времени, новых «вещателей общих дум», которые тоже сойдут и уже сошли со сцены вместе со специфическими чертами своего времени, с его пряностями и ароматами, эскападами моды и ритмической окраской. Высоцкий был талантливее предперестроечных и послеперестроечных кумиров толпы, он сумел отождествиться с толпой, но толпа сменилась, и его тексты вянут на глазах, всё более освобождаются от его голоса и гитары, когда же освободятся вовсе, — когда последние шестидесятники сойдут со сцены, — вовсе утратят всякую жизнь. Через двадцать-тридцать лет их не вспомнят — или вспомнят как один из курьезов советской поры. И, уж во всяком случае, никому в голову не придет видеть в Высоцком поэта.
28 июля 2000 // 17 ноября 2006,Боремвуд, Хартфордшир;
помещено в сеть 2 февраля 2002
газета НОВОЕ РУССКОЕ СЛОВО (Нью-Йорк) №?, 4 августа 2000.
газета ЗА РУБЕЖОМ (Тель-Авив; приложение к газете Новости недели) №?, 2000.
газета ВЕСТИ (Таллин) №?, 2000.
журнал ШПИЛЬ (Рига) №?, 2000.
журнал НА НЕВСКОМ ПРОСПЕКТЕ (Петербург) №5, 2005 (с искажениями).
журнал МЕДВЕЖЬИ ПЕСНИ (Петербург) №12, 2005 (с грубыми искажениями).
в книге:
Юрий Колкер. УСАМА ВЕЛИМИРОВИЧ И ДРУГИЕ ФЕЛЬЕТОНЫ. [Статьи и очерки] Тирекс, СПб, 2006
Юрий Колкер
Источник: http://yuri-kolker.com/articles/Vysotsky.htm
Загрузка...
